Наша бабушка, Афонина Вера Матвеевна, не любила рассказывать о войне и никогда не рассказывала. Но самая младшая внучка Алина, учась в 11 классе и готовясь к конкурсу, посвященному 60-летию Великой Победы, очень просила ее рассказать о войне. Бабушка не рассказала, она написала…
«С тех пор уже более полвека, а рассказывать внукам, о том, каким было мое детство, без слез не могу. Не забыть то страшное время, когда объявили войну…
Мне было всего 15 лет. Мы с подругой Ниной делали уроки, когда 31 октября через железнодорожный переезд в наш город Саки зашли первые танки и мотоциклы, а потом мы услышали солдатский галдеж. Солдаты – румыны и немцы – заскакивали во дворы, хватали птицу, поросят и другую живность. Было так страшно, и я не понимала, зачем мама меня спрятала в подвале. Она готова была всё отдать, только бы солдаты ушли как можно скорей.
Вокруг все пылало. Горел элеватор, и потом еще долго тлело зерно. У ворот Пионерского парка немцы построили виселицу, и в первые же дни повесили директора Заготзерна, который мертвый болтался целую неделю. Молодежь угоняли в Германию.
Нас в семье было восемь детей – пять ребят и три девчонки. Ваня, Миша и Коля ушли на фронт. Остались Лёня - тринадцати лет, Саша - трёх лет, Катя - пяти лет, Лидочка, совсем маленькая, ей был всего годик, и я – самая старшая из девочек. Пришлось родителям меня прятать, увезли в татарскую деревню Каракурт (Долинка), к родной сестре моего отца. Тётя, Мария Иосифовна, прятала у себя еще парня-сироту, еврея Гришу Чечик. Она прорыла под землей проход от дома до летней кухни, в этой норе мы и прятались. Выходили только ночью, днём боялись. (Гришу прятали в этой норе четыре года, когда пришли наши войска, парень ушёл с ними на фронт и в Будапеште погиб).
Я вернулась домой, когда вывезли почти всех, но 10 августа 1942 года четвертым эшелоном угнали и меня. Сколько было крику, сколько слез!
Везли нас в товарных вагонах на окнах решетки, с охраной и собаками. Остановок почти не было. Привезли в Австрию, в город Фюрстенфельд, где нас уже ждали покупатели. Разбирали и увозили кого куда. Их дети шли с рюкзаками из школы, и я поняла, что мы приехали первого сентября. Попала я в деревню Сойхао. У хозяина жилось очень тяжело, вставать надо было рано, доить коров, косить сено, убирать навоз, молотить зерно.
Скучала, плакала, звала маму. Так сильно хотелось домой, что решила сбежать. Не успела перейти лес, как меня уже стоял и ждал полицейский. Вернули обратно, но ненадолго. Я ещё больше затосковала по Родине и подумала: «А может, искалеченные мы им не нужны? Отрублю себе пальцы, не смогу работать, и меня отправят домой». Улучила момент, когда никого не было, нашла в сарае старый топор и отрубила на левой ноге пальцы. Сначала боли не чувствовала, а потом стало так плохо, что я упала и потеряла сознание. Француз, который тоже был в плену, доложил все хозяину и меня повезли к местному врачу. Доктор Юлиус Штифтер оказал мне первую помощь и отправил в больницу города Грац. Там немец в белом халате дал мне два раза пощечину и спросил: «Что, работать не хочешь?». Домой я, как мечтала, конечно же не попала. Когда окрепла, меня забрал к себе доктор Юлиус Штифтер, в качестве работницы. У него была жена Роза и двое детей. Жила я у них восемь месяцев и меня эта семья не обижала. Но когда наши войска начали поджимать немцев, доктор с женой очень испугались и отправили меня в штрафной лагерь города Брук. Лагерь был большой, пленных много, разных национальностей и возрастов. Там было очень голодно, кормили одной брюквой, работали на литейном заводе. Часто наши бомбили, мы ухитрялись, через колючую проволоку, убегать в гражданское убежище в скалах. Там прятались немцы – женщины с детками, старики. Глубокие шрамы от колючей проволоки остались у меня на всю жизнь. Однажды, вернувшись из убежища, мы увидели полностью разбитые наши бараки.
Вот так и пострадала я три года. Ходила в лагере в спецодежде, с нашивкой на груди «ОСТ», а на спине «123».
Освободили нас 9 мая 1945 года. Отвезли в Венгрию, где был организован отправочный пункт на Родину. 19 июня я вернулась домой и мамочка, по которой я так скучала, увидев меня, бежала, плакала, кричала: «Жива, жива моя доченька! Слава Богу! Жива!»».
Прошло много лет, и нашей бабушки уже нет в живых, но память о ней жива в наших сердцах, в старых фотографиях и в этой бесценной рукописи…